Я сейчас сходу могу назвать такое:
1) Обман «сюжетных» ожиданий, когда какой-нибудь расхожий сюжет начинает развиваться в непредсказуемую сторону и/или в каком-нибудь совсем неожиданном антураже. Чаще всего такое происходит с мифологическим, сказочными, библейскими сюжетами и с Шекспиром. Немного реже перосмысляют расхожие сюжеты массовой культуры.
2) Слом канонов жанра, когда текст в самом начале мимикрирует под типичный образчик жанра, а потом внезапно выходит за его пределы. Самый очевидный пример: фантастический элемент в «традиционном» детективе, который появляется не сразу, а где-то в середине повествования.
3) Переосмысление архетипичных/просто расхожих образов, когда на известного персонажа/роль глядят с другой стороны.
4) Неочевидно ненадёжный рассказчик (очевидно — это когда его проблемы с восприятием заметны сразу: он слабоумный, шизофреник или настолько очевидно пристрастен, что это бросается в глаза), когда постепенно читатель понимает, что рассказчик либо врёт, либо интерпретирует события совсем неправильно, либо очень пристрастен. Более хитрые разновидности этого способа: ряд ненадежных рассказчиков (свидетельств), как у Аготы Кристоф в «Толстой тетради»; или рассказчик, который сперва кажется очевидно ненадёжным, но потом окажется всё же надежным, как у Дэна Уэлсса в «Необитаемом городе».
Есть ещё пятый пятый способ разрыва шаблона, который сейчас уже практически невозможен: включение в текст произведения сцен, которые противоречат нормам морали и представлениям о том, что можно описывать в художественном произведении. Писатели постоянно раздвигали эти рамки, и сейчас, наверное, описано уже вообще всё. Полагаю, что даже роман, посвящённый менструации и лечению женской репродуктивной системы от какой-нибудь болячки, уже есть, а если нет, то всё же вот вам последний способ шокировать читателя.
Но в девятнадцатом веке это был ещё годный способ; даже в двадцатом можно было написать о геях, импотенции, описать секс и насилие, плюнуть читателю в морду препарацией расизма, антисемитизма, сексизма; а сейчас всё, поезд ушёл, просвещённый читатель Паланика читает с покерфейсом.
И шестой способ, который мне кажется весьма «дешевым» — добавить куда угодно реализьму. В девятнадцатом веке его хорошо использовал Пушкин в «Евгении Онегине», вылив целую бочку реализма на романтического героя, потом примерно то же, только менее очевидно, сделал Лермонтов в «Герое нашего времени», а потом этот приём опошлился и был растащен массовой культурой. И фичками тоже: если вы видите где-нибудь разорванные жопы, то с большой вероятностью это автору захотелось добавить реализма к традиционной яойной схеме,
Поэтому поговорим о первых четырёх способах (может, кто-то в комментах ещё что-нибудь подскажет).
Сразу хочу сказать, достаточно часто они совмещаются. Так, например, в «Убийстве Роджера Экройда», есть нарушение жанровых канонов (рассказчик не может быть убийцей) и ненадежный рассказчик. «Шрек», извините меня за этот киношный пример, полностью построен на переосмыслении архетипов (не очень глубоком, конечно) и переделывании традиционных сказочных сюжетов. Так, например, прекрасный принц оказывается самовлюблённым придурком, «дамзель ин дистресс» — активным персонажем, а чудовище не превращается от поцелуя в принца (скорее наоборот, лол).
А теперь о том, когда шаблон хорошо ломается, а когда получается фигня какая-то. Я как читательница вижу три причины, по которым у меня текст (в широком смысле) с этими приёмами может вызвать реакцию «унесите пудинг»:
1) Вторичность. То есть этот приём уже использовали стопицот раз на самом деле, и только совсем уж наивному человеку он может разорвать шаблон. Так бывает, например, со всякими «оригинальными» переосмыслениями сказочных сюжетов или персонажей. Особенно заезжен троп с принцессой и драконом, я читала примерно стопицот рассказов, где роди как-нибудь перепутаны. Или вот троп со злодеем, который на самом деле не злодей, а у него было тяжёлое детство. По-моему, об этом не написал только ленивый.
2) Внезапность. Ну то есть вообще ничего не предвещало, и в результате выглядит так, будто писатель не знал, как закончить и тупо присобачил, предположим, инопланетян в детектив или кровавый анхэппиенд в любовный роман (или поинтересничать захотел). Это касается всех тех случаев, когда ближе к концу сюжет делает поворот (или персонажи вдруг изменяются) без логики и здравого смысла. В антологии «Невероятные расследования Шерлока Холмса» часть рассказов именно такие. Так и видишь автора, который пилит тебе охуительную историю: «А потом, прикинь, оказывается, что преступление совершили осы-мутанты с другой планеты, круто же?!». Да не круто, говно какое-то.
3) Искусственность. «Разрыв шаблона» выглядит совершенно вымученным. В мизераблефандоме был такой локальный мем: «поебаться на сосне». В общем, как-то один анон читал аушки и сказал, что авторы ляпают их как будто бы просто для галочки, перебирают антуражи с мыслью, как бы ещё оригинально страхать героев, а потом так: «Оп, а на сосне-то они ещё и не ебались!». Так вот вымученные «разрывы шаблонов» выглядят как та самая ебля на сосне. Мне, честно говоря, интрига в «Джентльменах и игроках» Харрис показалась из этой серии. Часто такие вещи представляют собой нагромождение «оригинальных поворотов сюжета». Как, например, в «Коммьюнити» Иванова. Я сейчас попыталась по памяти воспроизвести сюжетную канву, но как-то не могу, до того там бредовое нагромождение ВОТЭТОПОВОРОТов.